Читать книгу "Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс"

В тот день меня освободили от занятий. Нас с отцом оставили наедине в комнате с ширмой из рисовой бумаги, окном и подушками на покрытом татами полу. Я водила руками по плетеному из тростника мату с узором-елочкой и окантовкой из ткани. Находиться рядом с ним поначалу всегда было неловко, как с мальчиками: вы явно нравитесь друг другу, но в то же время не знаете, что сказать.

– Я так рада, что ты пришел, – сказала я.

– Я тоже рад, Лиз. Хотел провести с тобой время.

Я сидела у него на коленях. Я была уже слишком взрослой, чтобы сажать меня на коленки – четырнадцать лет, – но маленькой для своего возраста, и иногда забиралась на колени мамы тоже. При этом мои кости впивались ей в бедро, и мне не хотелось, чтобы это случилось с ним, ведь я не так хорошо его знала. Поэтому изо всех сил я старалась сидеть аккуратно, и для этого пришлось изогнуть спину.

Я немного дрожала. От страха? Восторга? Я не знала. Я боялась его и в то же время чувствовала электрическую, пронизывающую любовь. Надеялась, что он не заметит, как пылают мои щеки: у меня наконец был отец, и мы были близки тогда, чего я так долго ждала. Для меня иметь отца было не чем-то обыденным, а наоборот, чем-то экстраординарным. Время, что мы провели вместе, текло не плавно, а рывками – как сменяют друг друга кадры мультфильма, нарисованные на уголках страниц в блокноте.

Насколько близкими должны быть отношения с отцом? Мне хотелось погрузиться в него, стать неотделимой. В его присутствии я не знала, куда деть руки и ноги. Другие дочери знали бы.

В тишине и прохладе храмов у меня появлялось ощущение, будто я больше, чем просто я, – часть какой-то великой и благой системы, благого плана. Я задумалась, что будет, когда путешествие подойдет к концу и я вернусь домой к маме. Скажет ли отец, что я могу жить с ним?

– Ты веришь в Бога? – спросила я, чтобы узнать, испытывал ли он когда-нибудь то же, что и я в храмах. Я очень боялась говорить о переезде напрямую, потому что он мог ответить отказом. Вместо этого я собралась произвести на него впечатление и увлечь своей любознательностью, которой не ожидаешь от девочки-подростка.

– Да, но не в общепринятом смысле, – ответил отец. – Я верю в то, что существует нечто. Дух. Сознание. Что-то вроде колеса.

Он стал подниматься, и я слезла с его колен. Присев на корточки, он стал рисовать пальцем круг на татами, а внутри круга – еще один, поменьше. С колотящимся сердцем я присела рядом. Вот она, близость! Мне хотелось больше! Чтобы он говорил со мной так, будто ему интересно, чтобы рассказывал, о чем думает, зная, что я пойму, потому что я его дочь.

– В некоторых местах находятся точки, где внешнее и внутреннее колеса соединяются; на внешней стороне такие точки крупнее, – он нарисовал между кругами две спицы. – Не знаю, понятно ли объясняю.

Казалось, он и сам запутался.

– В общем, это просто, – сказал он.

Тем вечером я записала в дневнике: «То, что я ему рассказываю, оживает. А того, чего не рассказываю, не существует».

«У меня внутри все прыгает», – написала я.

После он поехал с нами на велосипедах в сонный городок, который составляли дома и магазинчики из темного дерева в окружении рисовых полей и холмов, будто вырезанных ступеньками. Мы сели за столик в лапшичной. Я заказала кицунэ-удон – похлебку с капельками жира и полоской жареного тофу на поверхности; толстая, едва различимая на дне лапша напоминала белые камни в глубине мутного пруда. Отец заказал холодную собу, которую нужно обмакивать в соус.

– Можешь одолжить мне несколько иен, Лиз? – спросил он. У него с собой были только доллары.

– Хорошо, – ответила я. Я выделила ему немного из той суммы, что мне выдала мама, следуя инструкции учителей: они рассчитали, сколько нам нужно на еду в те дни, когда мы покупали ее себе сами, на проезд и на желания в храмах.

– Я тебе верну перед отъездом, – сказал он.

После обеда мы поехали в банк, а потом он должен был сесть на поезд, чтобы вернуться в Токио. Помещения в Японии были маленькими, но пахли открытым пространством, еда блестела в лакированных плошках, в залах звенели игровые автоматы патинко, двери открывались прямо на улицу – все это так отличалось от того, к чему я привыкла, казалось таким экзотичным. Но банк выглядел, как и всякий большой банк в Калифорнии: ковры на полу, ограждения из красного толстого шнура, подвешенного между стоек с латунными навершиями, очередь в кассу.

– Вот, – сказал отец, когда служащий за стеклом отсчитал ему стопку банкнот.

Он выдал мне одну, но такую, какой я никогда здесь не видела, – в 10 000 иен. А это была почти половина всех моих карманных денег на поездку. Другие банкноты были потрепанными, его же – новенькой и хрустящей.

– Мельче нет, дружище. Прости.

– Ого. Спасибо.

Мы попрощались. Теперь, когда в моем кармане оказалось столько денег, день заиграл всеми красками.

На них я купила сувениры для отца и Лорен, в том числе четыре маленькие чашки из тончайшего фарфора разных пастельных цветов, упакованные в деревянный ящичек с четырьмя отделениями. И еще благовония в продолговатой бумажной упаковке, которые пахли лесом и смолой.

– Кедр, – прокомментировала женщина за прилавком. Она взяла купюры, которые я выложила перед ней, поклонилась и вернула мне более мелкие на сдачу. Маме я купила хлопковую юкату размера S, цвета индиго, с узором из раскрывающихся белых вееров и пояс из такой же материи. Она была упакована в пластиковый пакет и стоила дешевле, чем подарки отцу и Лорен.

– Им ты привезла подарки лучше, чем мне? – спросила мама.

Мы были в ее спальне, я вынула ее подарок прямо из чемодана – он все еще был в оригинальной прозрачной упаковке.

– Нет, они просто разные, не хуже и не лучше.

– Но на них ты потратила больше, – не сдавалась она. Откуда она знала? Мне следовало купить ей самые лучшие подарки, потому что у нее было меньше денег и она не могла поволить их себе сама.

– Мне нравится юката. Тебе идет, – ответила я. Она надела ее поверх одежды, а я смотрела с кровати.

– Мне не нравится, как она завязывается, – сказала она. – Слишком большая. В любом случае я твоя мать, и ты должна относиться ко мне с большим уважением.

– Это самый маленький размер, – ответила я. – И я отношусь с уважением…

– Так что ты купила им? – перебила она.

Как было объяснить ей, что я купила для них более дорогие подарки, потому что боялась, что безразлична им, потому что хотела им нравиться, завоевать их любовь? В их компании я не так была уверена, что меня любят, что я часть их семьи; это чувство было поверхностным, непрочным, мое положение в их доме – шатким, я – заменимой. Они не расспрашивали меня о моих делах, не интересовались моей жизнью так, как мама, и от этого мне еще сильнее хотелось произвести на них впечатление.